Михаил Пуговкин

"Каждое известное актерское имя вызывает у зрителя вполне определен­ную, иногда сложную, иногда одно­значную реакцию: доброе слово или открытую неприязнь, выражение сим­патии или улыбку. Улыбки тоже бы­вают разные: снисходительные и радостные, иронические и благожела­тельные. Пуговкин настраивает зри­теля на свойский, приятельский тон, с ним всякий может быть на дружеской ноге".

Читаем статью кинокритика Ирины Шиловой (1937-2011), опубликованную в 1973 году:

"Зритель верит в реальность об­разов, сыгранных актером, а если и сомневается, то только в одном: «Пу­говкин, вот вы и милиционера, и фель­дшера, и шофера изобразить можете, а актером могли бы быть?»

В актерской профессии для Пуговкина не было тайны, играть — значило жить, значило быть тем или другим человеком, но человеком, похожим на него самого.

Но себя самого нужно было еще узнать. Знакомство происходило по­степенно и не всегда приносило ра­дость. Пуговкин был потрясен на всту­пительных экзаменах в Школу-студию МХАТ, когда вызвал неудержимое ве­селье вполне серьезным чтением пуш­кинской «Ночи»: «Мой голос для тебя и ласковый и томный...»

Приходили сомнения, их преодоле­вали удачные роли. Прослеживая путь актера, можно сказать, что это был путь в гору. Были и неудачи, были и белые пятна. Но галерея образов по­полнялась и нередко даже трудно бы­ло ответить на вопрос, почему зритель не меняет своего доброжелательного отношения к актеру,тогда как тот слов­но испытывает своих поклонников, предлагая им самые скверные, самые необаятельные обличья человеческие.

Пестра и разнообразна галерея экран­ных героев Пуговкина. Это шоферы, коменданты, милиционеры, браконь­еры, экспедиторы, боцманы, тракто­ристы. Перед нами превращения рус­ского народного характера, его грани и противоположности.

Перед нами про­стой и незатейливый народный тип, питаемый русской почвой. Глубже и характернее становятся герои актера от года к году, время подтверждает прогноз, данный режиссером М. Ром­мом еще на съемках «Адмирала Уша­кова»: «Думаю, если будете много работать, то эдак к годам к пятиде­сяти полностью сформируетесь. Вот тогда вас будет интересно снимать».

В фильме «Двенадцать стульев» М. Пуговкин сыграл роль отца Федора. Случайно подслушав предсмертные слова мадам Петуховой о бриллиан­тах, запрятанных в гостиные стулья, сей незадачливый служитель бога возы­мел страстное желание обзавестись своим собственным свечным заводи­ком. Эта «великая» мечта вырывает его из привычной, удобной жизни, за­ставляет вступить на опасный путь, лишиться покоя, имущества и, нако­нец, ума, приводит к полному краху. ...

Пуговкин несколько меняет исход­ный пункт задания для характеристики персонажа. Отец Федор Пуговкина — обычный человек, который в обычной ситуации и не слишком корыстолюбив и даже по-своему симпатичен. Во вся­ком случае, он не закоренелый мерза­вец и не прохвост.

Но вот подвернулся нечаянный случай, и благодушный отец Федор действительно обрадовал­ся возможности урвать кусок, просто и быстро устроить свое благополучие. Добродушная радость, веселый подъ­ем овладевают отцом Федором. Его не смущает чуточка лжи — пусть жена думает, что мадам Петухова завещала драгоценности ему. Ведь он любит свою Катю, хочет и ее сделать счаст­ливой. Ему даже кажется, что, вступив на путь интриг, он сможет и не отка­заться от себя самого. Нужно только настойчиво действовать — успеть во­время опередить других, поднять с земли уже никому не принадлежащий капитал.

Здесь-то актер и начинает выяснять последствия этого искушения. Посте­пенно, чем дальше, тем больше рушат­ся иллюзии — оставаться тихим, сте­пенным, добрым, благодушным на таком пути нельзя. Оказавшись в «аван­тюрном» климате, отец Федор сна­чала как бы разогревается, затем пла­вится, отекает от внутреннего жара, доходит до красного каления, пока и не взрывается и не погибает под страш­ным прессом рухнувшей надежды. Но сколь бы ни был жесток приговор, персонаж Пуговкина внушает не анти­патию, не отвращение, а прежде всего жалость.

Актер как бы отделяет самого отца Федора от «ситуации», его постепенно поглощающей. Он рассматривает «фа­зы накала» как форму злокачественной болезни: ведь будет же этот мягкий и тихий человек с ясными, невинными глазами, пищущий трогательные и неж­ные письма жене, исступленно и уни­женно вымаливать стулья у инженера Брукса, будет, словно одержимый бе­сом, крушить топором гостиный гар­нитур генеральши Поповой, будет красть колбасу у компании комбина­тора. А в финале, когда впадает в безумие, будет по-детски отчаянно объ­яснять: «Не корысти ради, а токмо...»

Не отказав своему герою ни в обая­нии, ни в приятности, ни в доброте, Пуговкин поставил диагноз явлению обывательщины, приведя свое до­статочно авторское решение образа в точное соответствие с замыслом И. Ильфа и Е. Петрова.

Именно в этой актерской работе Пуговкина и открывается та особенность его актерской индивидуальности и та гражданская устремленность, которые помогают многое объяснить.

Пуговкин — популярен, известен, любим. А между тем если обозреть его творческую биографию, то не­трудно убедиться, что среди образов, им созданных, огромное множество подонков и мерзавцев, опустившихся субъектов, вралей и лодырей.

Вначале это был не совсем чтобы уголовный элемент, но личность, имею­щая вполне определенную склонность к рвачеству, обману, воровству. Эда­кий хозяйчик-хапуга. Квадратная фи­зиономия, хитрющие глазки-щелочки, хоть отбавляй самодовольства и само­уверенности. Отменный работник. Дом — полная чаша. Работает с увле­чением, но только на себя. Одним сло­вом — хват, как именовался герой фильма «Земля и люди».

Едут в купе два пассажира (играют их Михаил Пуговкин и Сергей Филип­пов). Перед ними шашечная доска, но вместо шашек расставлены рюмки. Те, что белые, — с водкой, те, что черные, — с коньяков. Звучат слова популярной песни «На побывку едет молодой моряк...».

Сколько радости затаено в щелочках-глазах героя Пуговкина. И игра интеллектуальная — не какой-нибудь «козел», и удоволь­ствия хоть отбавляй. Торопиться не­куда. С вожделением, смакуя, передви­гает он шашки на доске и так же со смаком мурлычет: «...каждой руку жмет он...», выпивает очередную рюмку- шашку. Преступления здесь ведь нет, просто люди отдыхают и развлекают­ся. Герой Пуговкина еще и огорчается за партнера: мол, неумел, братец, игра­ет, как в поддавки... И, наливаясь коньяком, благодушествует — вот он, настоящий «отдых»...

В фильме «Дело «пестрых» Пуговкин играет Софрона Ложкина. Это уголовник со стажем, темный, страш­ный. Движения у него уверенные и целесообразные. Настигла Софрона милиция, перекрыла все выходы из дома. Он сдается сразу, поняв безвы­ходность, но не смиряется: сидит на диване, подобрав босую ногу, не по­ворачивая головы, только точечки-глазки внимательно, но незаметно на­блюдают за обыском.

Найдена улика — перчатка. Остер­венело натягивает ее Софрон на руку, не понимая, что это почти признание. Впрочем, все равно ничего не боюсь, ничего не скажу. Посадите — сбегу. И сбежал. Обросший, в ватнике, под­черкивающем кряжистость фигуры, идет он по перрону вокзала. ...

Таковы лишь некоторые из отрица­тельных персонажей М. Пуговкина. И сколь бы ни были чудовищны или страшны его герои, их пороки, их злодейства никак не накладываются на личность актера. За редкими исклю­чениями Пуговкин привносит в созда­ваемый образ обаяние, свою способ­ность внушать доверие. Это «зерно» его личности опознается зрителем. Пу­говкин — создатель типов, индивиду­альное здесь поглощено общим. Твор­чество Пуговкина всегда отличает уме­ние выстроить логику поведения играе­мого персонажа. Поэтому в его твор­честве и сходятся крайности.

В актерской биографии Михаила Пу­говкина сошлись браконьеры, хапуги, уголовники и... милиционеры, блюсти­тели законности и порядка.

Помнятся его герои в фильме «С днем рождения» и в новогоднем теле­обозрении «Похищение». В последнем милиционер Пуговкина знает основы службы, в меру строгий, в меру добро­душный. Не виноват же он в том. что в предновогоднюю ночь все смеша­лось и перепуталось, встало с ног на голову. То, что по закону порядок, — здесь беспорядок: артисты желают быть похищенными. Стало быть, их надо не охранять, а похищать — но ведь это же возмутительный беспоря­док?! Замирает милиционер, пытается понять непонятное. Выслушивает всех внимательно, даже тех, кому этс не важно, вроде многоречивой героини Рины Зеленой. Успокаивает всех, а в глазах — тоска, растерянность... Самое главное — порядок.

Любят порядок и другие герои Пуговкина. Это степенные, крепкие, устойчивые люди. У них есть дело, которому они служат самозабвенно, упорно, любовно.

Вот старшина Баба. ... С него начинается фильм «Им было девятнадцать». Старшина заканчивает туалет, последние штрихи в такт напеваемой песне: «В путь!..» — один ус причесан, «В путь! .» — другой. Теперь можно действительно отпра­виться в путь к ожидающим новобран­цам. Нравится старшине его вид, ак­куратный, подтянутый, бравый. Нра­вится Баба и зрителям, потому что самоощущения старшины лишены эго­изма. Живет в нем уверенность в том, что правильно он нашел свое место в жизни, что его призвание — делать из своевольных и разболтанных парни­шек подтянутых и умелых солдат. Вот поэтому-то и должен быть подтянут, должен внушать желание подражать себе. Старшина — хозяин положения, ибо он преподает солдатам азы воен­ной премудрости. Его присказки: «Это я вам говорю!» — с непередаваемым ударением на «я». Нет, он, конечно, знает, кому принадлежат крылатые слова: «Тяжело в ученье — легко в бою». И потому строги его глаза, об­ращенные к подсказчику, в рвении, а может быть, в желании унизить стар­шину, ввернувшего: «...Суворов!» В эту минуту для старшины важнее его опыт, то, чем он может поделиться с солдатами. «Это я вам говорю!» — подчеркивает Баба.

Старшина доброжелателен и строг, наивен и старателен. Все это вместе и делает героя Пуговкина живым и запоминающимся. Он словно портрет реального лица.

Одной из первых экранных работ и заявкой на авторскую тему Михаила Пуговкина стал матрос Пирожков в фильме «Адмирал Ушаков» — образ очень русский, очень обаятельный, безыскусственный, вбирающий в себя народную традицию. ...

Пуговкин и фантастика!.. Парадокс? Нет.

В фильме «Его звали Роберт» Пугов­кин явился Кнопкиным. Если здесь и можно говорить об обаянии образа, то только обаянии отрицательном: оплывшая физиономия, тупое само­довольное выражение, дурацкая ухмылка «бывалого» человека. Здесь всего в избытке: и спеси, и наглости, и уверенности в том, что жизнь при­надлежит им, Кнопкиным. Свои права он знает отменно — про обязанности вспоминает редко и с тоской. Его ничем не удивишь — он все знает. Интересно в этом смысле столкновение Кнопкина с роботом: с одной стороны, правиль­ный, точно отрегулированный меха­низм, с другой — человек, обременен­ный едва ли не всеми человеческими пороками.

Кнопкин не просто живет, он вразум­ляет окружающих, поучает, следит, а иногда и «сигнализирует». Когда робот называет свое имя «Роберт», Кнопкин наставительно поправляет его: «Не Роберт, а Робёрт!» — и в под­тверждение извлекает из своей памяти веский довод: «Кто может сравниться с Матильдой моей...» Мол мы тоже не лыком шиты.

Вот происходит что-то не уклады­вающееся в обычные представления Кнопкина: два Роберта одновременно входят к нему в номер. Вначале естест­венный испуг: неужели галлюцинации с перепою?! Но потом Кнопкин успо­каивается: два так два — кибернети­ка!.. Нет, не просто удивить обывателя, и это отлично знает Михаил Пуговкин.

А когда обрушилось на него неве­роятное, немыслимое обвинение: он — робот! — земля закачалась под ногами у Кнопкина. Все привычное, знакомое и подчиненное вдруг оказалось чужим. Он — машина, агрегат, сооружение?! Вся жизнь насмарку. Отчаиваясь и все еще на что-то надеясь, пытается он отстоять свое человеческое достоин­ство: «Я человек, я звучу гордо!» — изрекает Кнопкин, выставляя свой ар­гумент как последний козырь. Нет, жизнь проиграна. А ведь как честно жил, как.хорошо работал, и до пенсии всего шесть лет осталось...

Досконально изучил актер людей такого типа, собрал воедино все при­меты и признаки, черточки и симптомы, свойственные семейству кнопкиных.

Пробовал себя М. Пуговкин и в воде­виле и в оперетте — играл в фильмах «Шельменко-денщик» и «Свадьба в Малиновке». Произошло нечто неожи­данное. Та бытовая обстоятельность, обусловленность рождения типов, ха­рактеризующие все лучшие создания актера, пришли в столкновение с лег­кой, неглубокой, но веселой игрой, в которой участвуют и Шельменко и Яшка.

Народным характерам Пуговкина тесно в рамках условных жанров, в ко­торых образ теряет житейские, быто­вые приметы. Другое дело сказка. Ак­тер не то чтобы игнорирует ее услов­ность, но использует ее для раскрытия знакомых, реально существующих че­ловеческих типов.

Его царь в фильме «Варвара-краса, длинная коса» не столько мифический персонаж, сколь­ко вполне живой современный чело­век, занимающий ответственный пост. Отсюда и сатирическая точность ак­терского рисунка, узнаваемость и точ­ность прицела критики. Пуговкин до­вольно поздно открылся режиссерам-сказочникам.

И поэтому столь знаменательным представляется высказывание режис­сера Александра Роу: «Сколько сказок мы с вами пропустили!» Сегодня и этот дар актера открыт.

Оптимистические прогнозы сбыва­ются. Создавая самые разные обра­зы, Михаил Пуговкин вступает в зре­лость" (Шилова, 1973).

(Шилова И. Михаил Пуговкин // Актеры советского кино. Вып. 9. Л.: Искусство, 1973).